«Учинить вновь чертеж… всему строению… без излишества»: воеводские дома в Саратове середины XVIII века История упомянутой выше городской усадьбы Шахматовых-Беклемишевых - Казариновых свидетельствует о том, что воеводский дом в Саратове стал собственностью дворянских

Хотя русская пехота на протяжении войны действовала в соответствии с тогдашними уставами, все же присутствовали некоторые новые моменты в ее тактике. Например, деятельность Румянцева в ходе осады Коль-берга (1761) привела к некоторым новым явлениям в русском военном искусстве. Как было отмечено ранее, Румянцев в этот период в войсках осадного корпуса создал два легкопехотных батальона. В директиве об их сформировании даются и указания по тактике этих частей. В частности, Румянцев рекомендует при преследовании противника "лучших же стрелков и в одну шеренгу выпускать". Такая шеренга при действиях на пересеченной местности, очевидно, сама собой превращалась в рассыпной строй. Местностью, наиболее выгодной для использования легкой пехоты, директива признавала леса, деревни и "пасы" (т. е. дефиле, стесненные проходы).

Легкая пехота существовала в европейских армиях и ранее. В австрийской армии имелась иррегулярная пехота милиционного типа, комплектовавшаяся из славянских народов, входивших в состав империи: кроатов (хорватов) и пандуров. В прусской армии в ходе Семилетней войны было также создано несколько легко-пехотных батальонов ("фрай батальоны"), предназначенных для поддержки легкой конницы. Значение указанного мероприятия Румянцева состояло в том, что оно явилось исходным пунктом широкого и систематического развития в русской армии нового типа пехоты (получившего название егерской) и нового способа ведения боя (рассыпной строй), что будет рассмотрено ниже.

Между тем на Западе легкопехотные формирования после окончания Семилетней войны были преобразованы в обычную линейную пехотую, и рассыпной строй вплоть до Великой французской революции не получил развития. Последнее вполне понятно: в западноевропейских армиях считалось недопустимым предоставлять солдат в бою самим себе; считалось, что, выйдя из-под наблюдения офицеров и унтер-офицеров, солдаты разбегутся или залягут и управлять ими станет невозможно.

Следует заметить, что некоторые отечественные военные историки расценивают изложенные выше аспекты деятельности Румянцева в области организации и тактики пехоты как начало зарождения тактической системы "колонна - рассыпной строй". Однако применение в войсках Румянцева по его указаниям той или другой тактической формы (колонны или рассыпного строя) по отдельности не дает основания говорить о разработке (даже лишь на стадии замысла) их сочетания, т. е. о введении в практику нового типа боевого порядка пехоты. Рассыпной строй был рекомендован Румянцевым еще в неявном виде и лишь для специфических условий. Нет нужды допускать такую натяжку, тем более что данный процесс действительно произошел в русской армии, хотя и позднее, что будет подробно рассмотрено ниже.

Прусская армия середины XVIII века и ее противники

"Когда кто-либо когда-нибудь захочет управлять миром, он не сумеет сделать этого только посредством гусиных перьев, но лишь в сочетании с силами армий". Так писал король Фридрих Вильгельм Прусский своему военному министру и главнокомандующему, князю Леопольду Дессаускому, и выполнению этого требования было посвящено все царствование отца Фридриха Великого. Фридрих Вильгельм поставил себе целью увеличение боевой мощи прусской армии не только путем простого увеличения ее численности, но (и главным образом) с помощью разумной организации, жесткого контроля и напряженной боевой подготовки. Все это быстро выдвинуло прусские войска на одно из первых мест в Европе. После своей смерти 31 мая 1740 года "король-солдат" оставил наследнику армию численностью 83 468 человек. Для сравнения скажем, что в соседней Саксонии, почти равной тогда по площади и количеству населения Пруссии, к тому же не в пример более богатой, армия насчитывала всего около 13 тысяч солдат и офицеров. Военная казна Прусского королевства исчислялась огромной по тем временам суммой в 8 миллионов талеров.

За все время правления Фридриха Вильгельма I прусская армия практически не имела возможности опробовать свои силы на настоящем противнике. Однако за это долгое мирное время были заложены основы (особенно по части дисциплины), которые позволили его сыну уже на полях сражений первой Силезской войны показать, что армия Пруссии - это грозная сила, с которой лучше не тягаться никому. Еще со времен "Великого курфюрста" Фридриха Вильгельма вооруженные силы королевства комплектовались наемниками, как из числа подданных Пруссии, так и из иностранцев. Рекрутские наборы, столь характерные для других европейских стран, применялись реже. Кроме того, существовала система добровольной записи на службу горожан, ил которых комплектовалась ландмилиция - подразделения "городской стражи": ее личный состав не нес постоянной службы, а лишь время от времени проходил военные сборы на случай войны. Боевая ценность таких войск была крайне низкой, но в случае нужды вполне подходила для несения гарнизонной службы, освобождая регулярные части для боевых действий. Срок службы завербованного солдата или унтер-офицера составлял 20 лет.

Фридрих, при восшествии своем на престол, получил в наследство от отца три инструмента, позволивших ему превратить свое небольшое королевство в одно из ведущих государств Европы. Это отличный, наиболее совершенный для того времени государственно-чиновничий аппарат, богатейшая казна без каких-либо долгов и первоклассная армия. Фридрих Вильгельм I сумел так наладить управление государством, что небольшое Прусское королевство располагало вооруженным силами, сопоставимыми с армией любой крупной державы Европы - Австрии, России или Франции.

Военно-морского флота в Пруссии, как такового, не было. Военная доктрина Гогенцоллернов никогда до конца XIX века не основывалась на морской мощи. Единственное исключение составлял курфюрст Фридрих Вильгельм Великий, который попытался начать строительство собственного флота в померанском Штральзунде и даже сформировал эскадру в 12 вымпелов примерно с 200 орудиями на борту. Однако красным орлам Бранденбурга не суждено было воспарить над морем. Тогдашние хозяева Балтики - шведы быстро пресекли эту попытку, высадившись на вражеском берегу, захватив Штральзунд (и присоединив его, кстати, к своим владениям в Померании) и пустив на дно всю курфюрстовскую эскадру.

Фридрих тоже не проявлял никакого интереса к военно-морскому флоту. Впрочем, у него на это имелись все основания. В конце XVII - начале XVIII веков на Балтике безраздельно господствовал могучий шведский флот, а со времен Петра I его надолго сменил русский. К этому надо добавить еще и довольно крупный датский военно-морской флот. В этих условиях небольшая Пруссия, не имевшая к тому же никаких традиций кораблестроения и мореплавания, просто не могла создать приемлемого по размерам военного флота, чтобы противостоять любому из этих врагов. Поэтому пруссаки просто сделали вид, что Балтийского моря не существует, и оказались правы - русские и шведские корабли так и не смогли оказать существенного влияния на ход войны, ограничившись высадкой ряда десантов. Осада русскими приморского Кольберга при помощи флота проваливалась дважды, а в третий раз Румянцев взял бы его и без поддержки моряков.

Поставленная нами тема достаточно широка, и мы не имеем в виду осветить ее всесторонне. Задачи статьи - подвергнуть анализу общие принципы организации и стратегии прусской и русской армий в эпоху Семилетней войны и определить их отношение к канонам характерной для XVIII в. так называемой «стратегии истощения» и к оформившейся позднее системе «сокрушения».

Семилетняя война, в которой против прусского короля Фридриха II выступала почти вся Европа (союз России, Франции и Австрии, к которым в дальнейшем присоединились Швеция, Саксония и ряд мелких германских государств), принесла немало побед прусской армии, обладавшей, по словам Энгельса, «классической пехотой XVIII в.» и превосходной конницей. Но в боевых столкновениях с русской армией пруссаки, руководимые несомненно талантливым и очень энергичным полководцем Фридрихом, неоднократно терпели поражения, а в битве при Кунерсдорфе (1759 г.) были разгромлены так, что лишь двойственная политика русско-австрийского командования помогла Фридриху удержать корону.

В чем же причина побед русской армии, относительно отсталой и значительно хуже обученной, чем прусская, да к тому же возглавлявшейся полководцами, далеко не равноценными Фридриху как в отношении талантов, так и прежде всего в смысле возможностей самостоятельного вождения армии? Учитывая значительное сходство экономических, технических и политических условий обеих воюющих сторон и принципиальную разницу в составе их армий, мы полагаем, что именно в последнем следует искать как корни различия стратегических принципов, так и причины успехов боевых действий русских войск.

Описание и разбор наиболее крупных сражений между русской и прусской армиями уже давались нами на страницах «Военно-исторического журнала» . Поэтому мы будем касаться фактического хода событий лишь постольку, поскольку это окажется необходимым при дальнейшем изложении.

АРМИИ ПРУССИИ И РОССИИ

Вооруженные силы Пруссии были представлены постоянным наемным войском. Это была относительно самая подвижная армия того времени, великолепно маневрировавшая в пределах возможного сохранения коммуникаций, быстро развертывавшаяся в боевой порядок. Ее сомкнутые дивизионные колонны легко меняли фронт, строились эшелонами, вытягивались в линию. Подвижность армии позволяла Фридриху перебрасывать и быстро сосредотачивать ее в неожиданных для противника направлениях и осуществлять свои знаменитые фланговые марши в непосредственной близости от неприятеля.

Обученность пехоты Фридрих довел до совершенства. Скорость ее стрельбы доходила до шести выстрелов в минуту с зарядом для седьмого. Гордость армии составляла кавалерия, в боевом использовании которой Фридрих, а еще более его талантливый генерал Зейдлиц, «совершили настоящую резолюцию». До Фридриха кавалерия располагалась глубоким строем. В 1743 г. он впервые построил ее в три шеренги, а в сражении при Росбахе так же расположил и свою тяжелую кавалерию. Хуже была артиллерия Фридриха, хотя на усовершенствование ее было обращено большое внимание. Пехотные полки располагали легкими орудиями, во время боя выдвигавшимися на 50 шагов вперед против интервалов между батальонами. Позднее кавалерийские части так же были снабжены орудиями; в этом отношении король, впрочем, лишь последовал примеру русских. Осадная артиллерия была впервые отделена от полевой, а последняя сформирована в батареи различного состава, от 6 до 20 орудий каждая. Стали применяться гаубицы. Поскольку тяжелая артиллерия все же оставалась малоподвижной и затрудняла скорость переходов, Фридрих, поражавший Европу быстротой своих маршей, не стремился к значительному увеличению тяжелого парка. Лишь в последние годы правления он снабдил свою артиллерию мощными орудиями, после того как опыт Лейтенского сражения убедил короля в их громадном значении.

Общая численность орудийного парка была значительна. Во время Семилетней войны Фридрих имел в действующей армии 106 орудий, а в 1762 г. - 275 орудий. В целом артиллерия Фридриха, несмотря на облегчение веса орудий, все еще оставалась малоподвижной, как это оказалось, в частности, и в Кунерсдорфском бою.

В сравнении с остальными европейскими войсками обоз армии Фридриха был сведен до минимума, но все же он был весьма громоздок: с ним следовали все принадлежности, необходимые для устройства лагеря, шанцевый инструмент, походные хлебопекарни и запас провианта на 22 дня, что позволяло армии отходить от своих магазинов на значительное расстояние.

Войско делилось на дивизии и бригады, но тактическое значение этих соединений было ничтожно, так как маневрирование их во время боя почти не практиковалось. Исключение представляла кавалерия, бригадные генералы которой пользовались значительной самостоятельностью. При боевом построении в центре располагались 2 линии пехоты, на флангах - по 2 и по 3 линии кавалерии. Это давало возможность развивать оружейный и артиллерийский огонь широким фронтом, вести кавалерийские атаки и концентрировать удар. В то же время при таком линейном порядке пехота была скована необходимостью как стоя на месте, так и при движении строго сохранять свое место и держать равнение; всякое отставание или выдвижение вперед давало интервал, в который мог прорваться противник для одновременного действия и с фронта и с тыла. Система построения в каре была вовсе отброшена и применялась лишь в исключительных случаях при отражении кавалерийских атак на походе.

Фридрих применял, однако, способ такого распределения сил, при котором ему удавалось произвольно увеличивать численность солдат в той части строя, которой он начинал атаку. Как правило, это был фланг, обрушивавшийся на крыло противника и окружавший его. Вслед за разгромом фланга Фридрих атаковывал центр. Действия кавалерии при первом ударе обычно являлись решающими.

Как всякие наемные войска, армия Фридриха являлась не более чем военным аппаратом в руках своего генерала, пользовавшегося им в любых целях. Эти цели ни в какой мере не должны были интересовать армию, от нее требовали только точного, механического исполнения воли полководца. Как это сформулировал еще Клаузевиц, «война была лишь делом правительства, которое вело ее при помощи имевшихся в его сундуках талеров и праздных бродяг из своих и соседних провинций». При этом случалось, что вербовка фактически велась главным образом именно не в своих, а в соседних областях. Состав прусской армии не идеализировал и сам Фридрих, признававший, что при наличных условиях солдаты набираются «из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно держать в строю» .

Носителями организующего насилия являлись офицеры, вербовавшиеся преимущественно из среды мелкого прусского дворянства. Вступавшие на службу обязывались нести ее в течение 20 лет. Эта часть армии отличалась стойкостью и дисциплинированностью. Тяжелые потери, понесенные командным составом в Семилетнюю войну, заставили короля допустить включение в число офицеров также и лиц недворянского происхождения. Позднее, впрочем, они были удалены из армии, и офицерский корпус Фридриха вновь стал чисто дворянским. Поскольку офицеров из числа прусских дворян нехватало, король стал нанимать офицеров из дворян-иностранцев.

Крупная роль принадлежала младшему командному составу, являвшемуся проводником жесточайшей дисциплины, поддерживаемой страхом суровых наказаний. «Палка капрала должна быть для солдата страшнее вражеской пули» ,- говорил Фридрих. Этот принцип поддерживали в каждой роте 14 капралов.

Традиции военного ремесла, державшиеся в лучшей части армии, в известной мере являлись ее цементом, но доверять ее спаянности и тем более самоотверженности было нельзя. Король, впрочем, мало интересовался этим. По отношению к своим солдатам он мог повторить знаменитое «Oderint dum timeant» («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»). Исходя из подобного принципа, он находил возможным насильственно включать в состав своего войска военнопленных и годных для службы людей, захваченных на неприятельской территории. Естественно, что в подобной армии процент дезертиров, особенно после поражения, был весьма высок .

Характер армии Фридриха определял собой и особенности его тактики. Последняя могла быть только линейной; армия пользовалась магазинным снабжением, ибо разрешение добывать продовольствие реквизициями тотчас разложило бы войско, придав ему черты грабительской шайки.

Несовершенство армии, которой нечего было защищать и которую приходилось насильно гнать в бой, для проницательного ума Фридриха не было тайной. Еще будучи кронпринцем, он записал в своем «Анти Макиавелли»: «Римляне не знали дезертирства, без чего не обходится ни одно из современных войск. Они сражались за свой очаг, за все наиболее им дорогое; они не помышляли достигнуть великой цели бегством. Совершенно иначе обстоит дело у современных народов. Несмотря на то, что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы из подонков общества…».

Но реализовать это свое понимание Фридрих не сумел. Только растеряв почти всю армию в кровавых боях Семилетней войны, он решил, наконец, прибегнуть к рекрутированию, организации добровольческих отрядов и расширению ландмилиции. Эти части он считал, однако, наименее ценными и использовал их для прикрытия обозов или выдвигал вперед, заставляя принять новый удар и заслонить собою наступавшую позади регулярную пехоту. Сторонником наемной армии Фридрих оставался до конца своей жизни, несмотря даже на блестящий пример работы егерского полка, созданного им специально для борьбы против австрийских пандуров и кроатов. В этот легкий полк принимались преимущественно сыновья лесничих и мелких чиновников, получавших затем за свою службу право занять должность лесничего .

Укомплектование русской армии производилось системой рекрутских наборов, причем полевая армия и гарнизонные войска пополнялись «исключительно. рекрутами из великорусских губерний. Остальные области или уплачивали «рекрутские деньги» или комплектовали местные войска (Сибирь, Украина).

Рекрутская повинность падала почти исключительно на крестьянство. Ремесленники и купечество обычно ограничивались уплатой рекрутских денег, духовенство вовсе не подлежало набору. Со времени императрицы Анны рекрутам предоставлялось право заменять себя другими по соглашению или же откупаться денежными взносами. Уголовные преступники, хотя бы и отбывшие уже наказание, к зачислению в армию не допускались; беглые крестьяне назначались в гарнизонные части .

Наборы производились не ежегодно - в мирное время реже, в военное чаще. Цифра набора в целом и раскладка с тысячи душ также не были постоянными. В среднем, в зависимости от действительной потребности армии, брали одного рекрута со 100 - 200 человек населения. С 1754 по 1759 г. наборы велись регулярно, за исключением только 1755 г. Общая цифра рекрутов, взятых за это время, достигла 231 644 человек .

Сроки военной службы не были ограничены; солдаты могли выбывать из армии лишь после того, как они оказывались негодными к службе, по инвалидности, старости, неизлечимой болезни. Эта бессрочность службы, необеспеченность в старости, тяжелые условия жизни в армии делали рекрутчину страшной, и ее старались избежать всякими способами. Поскольку более зажиточные крестьяне имели возможность откупиться от рекрутчины, тяжесть ее падала главным образом на беднейшие слои крестьянства.

Побеги от рекрутчины были весьма распространены. Имелось немало и беглых солдат. Но, с другой стороны, находились и такие крестьяне, которые искали в солдатчине спасения от гнета своих помещиков и стремились в рекруты. Когда при вступлении на престол Елизаветы распространился слух о восстановлении отмененного после Петра права крепостных записываться в войска, крестьяне во множестве бежали от помещиков и подавали просьбы о зачислении в солдаты.

Командный состав комплектовался из дворянства, со времени Петра I обязанного личной военной службой. По манифесту 1736 г. одному из сыновей помещика разрешалось оставаться дома «для смотрения деревень и экономии»; срок обязательной службы остальных ограничивался двадцатью пятью годами . Специального образования офицеры не имели; лица, вышедшие из кадетского корпуса, артиллерийской и инженерной школ, составляли ничтожное меньшинство.

Производство в офицеры нижних чинов недворянского происхождения было крайне затруднено, хотя и не исключалось законом . Будущий офицер-дворянин должен был проходить службу, начиная с рядового. Но фактически существовала практика записи дворянских сыновей в рядовые различных полков еще в детские годы, что позволяло, в обход закона, получать повышение и производство без фактической службы. Поэтому многие поступавшие на службу дворяне оказывались не рядовыми, а уже с первого дня имели тот или иной чин.

Унтер-офицерский состав пополнялся преимущественно из выслужившихся рядовых. Это были люди, всю жизнь прослужившие в армии, усвоившие все требования военного устава. Для производства в сержанты, каптенармусы, капралы грамотность являлась обязательным условием.

Полевая армия включала в себя три рода войск: пехоту, конницу и артиллерию.

Пехота (не считая так называемых гарнизонных войск) состояла из 3 гвардейских (не участвовавших в войне) и 46 армейских полков. С 1753 г. пехотный полк делился на 3 батальона, из которых каждый (с того же года) имел 4 мушкетерских роты и 1 гренадерскую. Первые насчитывали по 144 рядовых и 6 унтер-офицеров, а вторые - по 200 рядовых. Каждый полк имел 4 орудия (шестифунтовые пушки и мортиры). Пехотинец был вооружен ружьем со штыком и шпагой. Гренадеры, кроме того, имели ручные гранаты.

По новому уставу 1756 г. (фактически введенному к началу войны лишь в некоторых частях армии) пехота строилась в четыре шеренги, а для стрельбы перестраивалась в три. Стоя на месте, стреляли первые две шеренги, а третья заряжала ружья. При наступлении стреляла только вторая шеренга, а первая держала ружья наготове до особого приказа. Двигавшиеся сзади поддержки при соприкосновении наступающей части с неприятелем также вступали в действие.

Конница, кроме гвардейских полков, во время войны оставшихся в Петербурге (лейб-кирасирский и конногвардейский), состояла из 32 регулярных конных полков (3 кирасирских и 29 драгунских полков), 7 гарнизонных драгунских полков и 2 гарнизонных эскадронов. Кроме того, имелись нерегулярные конные части .

Регулярная конница насчитывала по штату 39 546 человек, гарнизонные полки - 9 543 человека, а нерегулярные части - около 36 тыс. человек. Полки, однако, были неукомплектованными. Вооружение кавалеристов состояло из шпаг, в некоторых полках уже замененных палашами; каждый имел пару пистолетов; кирасиры - карабин, а остальные - ружья со штыком. Конно-гренадеры, кроме того, располагали ручными гранатами. Кавалерийские полки были снабжены конной артиллерией.

Основной тактической единицей являлся эскадрон, минимальной единицей - отделение в 4 всадника. 3 отделения образовывали взвод, 2 взвода - роту, 2 роты - эскадрон. Кирасирский и конно-гренадерский полки имели по 5 эскадронов, а драгунский - 6. Строилась конница в три шеренги. Но, поскольку новый устав был усвоен лишь незначительной частью кавалерии, сохранились и старые, примитивные формы строя.

Нерегулярная конница состояла из гусар, казаков и национальных команд (калмыки, татары, мещеряки). Казаки имели по две лошади, причем вторая использовалась для перевозки тяжестей, в том числе продовольствия. Даже не имея обоза, казаки все же могли везти с собой до полуторамесячного запаса провианта. Вооружение их состояло из ружья, сабли и пики, они имели в запасе по одному фунту пороха и свинца. Состоявшие при сотнях калмыки-табунщики (4 - 5 человек) были вооружены только луками и стрелами.

При умелом управлении нерегулярная конница могла оказаться незаменимой для службы на передовых постах, для разведки, набегов мелкими партиями. Вместе с тем вся эта недисциплинированная и слабо организованная масса с большим конским составом затрудняла действия армии, требуя огромных запасов продовольствия и фуража.

Взятая в целом, русская кавалерия к началу войны и количественно и качественно значительно уступала прусской. Это не могло, конечно, не отразиться на успешности операций, но не составляло решающего фактора. При несколько измененном способе действий армия «…все же справилась бы со своим тактическим обходом. Она, конечно, несколько затруднялась бы в сфере сторожевой службы; она никогда не могла бы с достаточной энергией преследовать разбитого неприятеля и могла бы. отступить лишь с большим трудом и усилиями; но самих по себе этих затруднений не было бы достаточно для того, чтобы заставить ее окончательно отказаться от действий в поле» .

Русская артиллерия к началу войны была в хорошем состоянии. Она делилась на полевую, осадную и крепостную (гарнизонную). Первая в свою очередь включала полковую и собственно полевую артиллерию. Полковая артиллерия находилась в распоряжении командования полков. Для непосредственного руководства ее действиями к полкам было прикомандировано по одному артиллерийскому офицеру.

По штату пехотным полкам полагалось 2 трехфунтовые пушки и 4 шестифунтовые мортиры, а конным полкам - 1 трехфунтовая пушка и 2 шестифунтовые мортиры. Фактически в большинстве полков имелось, однако, только по 4 орудия, а в конных полках по 2 орудия.

Дистанция стрельбы не превышала 500 шагов. Боевой комплект возился непосредственно ори орудиях и состоял из 120 ядер и 30 картечей на каждое.

Новые орудия давали русской артиллерии большие преимущества. Они были подвижнее старых и имели почти в три раза большую дальнобойность. Очень полезными оказались легкие полковые орудия - малые единороги. Кроме того, новая артиллерия хотя и не отказалась еще от пользования сплошными снарядами, но главное место отводила разрывным снарядам и картечи, боевые преимущества которых очевидны.

Бели качества орудий и артиллерийских войск были высоки, то общая организация управления полевой и осадной артиллерией в мирное время имела ряд крупных дефектов. Недоставало лошадей и ездовых. Государство, располагавшее 360 полевыми орудиями, сумело ввести в действие едва половину этого количества.

Наиболее отсталой частью являлся обоз, что хорошо сознавали и руководители армии . Каждый офицер имел до 10 повозок и больше.

Огромное количество обозных, а также вестовых и денщиков, обслуживавших офицеров, поглощало больше трети армии. Обеспечение армии продовольствием осуществлялось кустарно. Организация службы снабжения, опиравшуюся на магазинную систему, была крайне примитивна.

Боевая подготовка армии в общем была невысока. Если в петровские времена на обучение армии «разным оборотам» обращали много внимания, то к середине XVIII в. качество и уровень военного обучения резко упали . Это делало армию малоподвижной, неповоротливой, неспособной к маневрированию. Отрицательно действовала система распределения полков на зиму по обывательским квартирам, что, впрочем, отчасти исправлялось регулярными летними лагерными сборами, установленными еще Петром . В царствование Елизаветы многие положения, введенные в практику боевой подготовки Петром I, были восстановлены. В 1741 г. Елизавета повелела «экзерциции и барабанному бою быть, как при Петре». Однако общий уровень боевой подготовки армии был все же гораздо ниже, чем в царствование Петра.

Чрезвычайно вредно влияло широкое распространение телесных наказаний. В петровское время они применялись, но были ограничены. Практика их значительно расширилась при Минихе, когда палка и шпицрутены стали не только излюбленной формой наказания, но и методом обучения солдатской массы. Эта система особенно применялась офицерами-иностранцами, изобиловавшими в армии императрицы Анны, и вызывала ненависть солдат к своим командирам. Большинство случаев дезертирства из армии являлось следствием слишком жестоких «штрафов батожьем» .

Лучшее, чем обладала армия, были ее рядовые. Гораздо хуже был командный состав. Правда, офицеры, вышедшие из среды торо служивого сословия, которое привыкло смотреть на ратную службу как на прирожденный долг, в большинстве честно несли свои обязанности; но они не обладали теми знаниями, которых требовали от командира новые условия войны. Недостаток командного состава вынуждал правительство вопреки собственным установкам нанимать офицеров и генералов - иностранцев, количество которых было весьма значительно. Так, например, неудачные операции русских войск под Кольбергом (в 1758 г.) возглавлялись генералом Пальменбахом, артиллерией командовал полковник Фелькерзам, пехотой - фон-Берг, кавалерией - Вермилен, инженерной частью - Эттингер. Здесь же начал свою карьеру шпион Тотлебен.

Руководство действующей армией принадлежало главнокомандующему. По всем военно-административным вопросам он сносился с военной коллегией, но был ответственен только перед императором.

Во время войны с Пруссией положение главнокомандующего было иным: он действовал под руководством Конференции и нес ответственность перед ней. При главнокомандующем формировался полевой штаб, в который входили старшие представители каждого рода войск и чины штаба, ведавшие отдельными отраслями управления. Военный совет должен был помотать главнокомандующему при решении важнейших вопросов, когда он находил это нужным или когда это предписывалось ему особой инструкцией.

Таковы в общих чертах состояние и структура прусской и русской армий в эпоху, Семилетней войны. Рассмотрим, в какой мере это влияло на стратегические формы и тактические действия обеих армий.

ПРЕДПОСЫЛКИ СТРАТЕГИИ И ВОЕННОЕ ИСКУССТВО СТОРОН

Звучной истиной марксистско-ленинского учения о войне является то положение, что стратегическая доктрина возникает не из отвлеченных идеальных построений, а развивается на практике, как метод наилучшего использования реальных возможностей, свойств и качеств наличных вооруженных сил. Не требует доказательств также и теснейшая зависимость стратегии от политики, продолжением которой является война.

Естественно, что сходство экономических и политических условий, на базе которых формируются армии различных стран, обусловливает близость как их организации, так и стратегических принципов. Однако организация армии и ее стратегия являются не механическим следствием условий, а продуктом творческой мысли, рожденным на почве этих условий и в практике вооруженной борьбы; поэтому те или иные модификации и оригинальные черты военного искусства вполне естественны даже в двух вполне сходных армиях, принадлежащих государствам одинаковой социально-экономической формации. Вместе с тем при наличии достаточно тесных культурных связей между странами полной оригинальности в построении военных аппаратов и в методах их боевых действий ожидать нельзя. Практика войны с железной необходимостью заставляет руководителей армий (часто ценой первоначальных поражений) заимствовать и внедрять у себя более совершенные формы и методы организации и действий войск. Это достаточно ясное положение Петр I, как известно, изложил после Полтавы в форме любезного тоста пленным шведским генералам.

Наемная армия XVIII в., связанная магазинным снабжением, в стратегическом отношении представляла собой тяжеловесный и малоподвижный аппарат с ограниченным радиусом действия. Полководец этой армии не мог устремляться навстречу противнику, углубляться в его территорию; первой заботой являлась охрана коммуникаций: отрезанная от магазинов армия могла выбирать только между голодом, отступлением и сражением в невыгодных условиях. Сражения представляли огромный риск не только потому, что полководец не доверял своей армии, но и потому, что крупные потери, понесенные в бою, невозможно было быстро компенсировать; к тому же после поражения они неизбежно увеличивались массовым дезертирством. Между тем численность наемной армии не могла быть очень значительной, так как это прежде всего упиралось в финансы.

Выводы отсюда естественны. Бели значение выигранного боя понимали достаточно ясно, то крупных сражений считали необходимым все же избегать, допуская их только в случае крайней необходимости или в особенно благоприятных условиях. После поражения противника преследование его находили желательным, но фактически оно было неосуществимо как в силу громоздкости аппарата и его неизбежного расстройства после боя, так и из опасения дезертирства. К этому надо добавить убеждение, что всякий частичный успех приближает благоприятное решение войны (как это и было на самом деле). Поэтому полководцы не видели необходимости немедленного развития успеха. Не имея возможности уничтожить противника, они стремились к его истощению путем захвата территорий и опорных пунктов, разрушения коммуникаций, уничтожения магазинов, диверсий, занятия выгодных позиций и истребления отдельных мелких частей неприятеля.

Достижение такого рода целей требовало постоянны передвижений войск, демонстраций, попыток расстроить тыл противника, заставить его отступить или принять сражение в невыгодных условиях. Действия развивались медленно; решения ждали не от отдельных событий, а от комплекса их. Экономическое состояние противников приобретало при этом решающее значение: истощение казны немедленно отражалось на состоянии армий.

Исходя из этих предпосылок, военная доктрина XVIII в., нашедшая свое наиболее законченное выражение в стратегии Фридриха II, сложилась на основе теории маневрирования и истощения противника. Эта теория, в свое время лучшая из возможных, на определенном этапе должна была уступить место более энергичной, решительной и целеустремленной стратегии уничтожения, впервые широко примененной Суворовым и получившей окончательное выражение в военном искусстве Наполеона.

Не следует, однако, думать, что идея сокрушения противника была совершенно чужда полководцам XVIII в, Правда, мы не имеем оснований говорить о том, что Фридрих или его противники когда бы то ни было последовательно добивались полного и окончательного разгрома врага. Этому препятствовали их организационные средства, определявшиеся экономикой и техникой своего времени. Но в условиях реальных возможностей, которыми они располагали, лучшие из полководцев XVIII в. и прежде всего Фридрих принципиально вовсе не замыкались в методах войны на истощение. Они делали попытки выйти из ее рамок, применить более решительные принципы, но несоответствие между методом и средствами заставляло либо отказаться от решительных планов либо довольствоваться их частичной реализацией. Трудно допустить, например, что Фридрих рассчитывал продиктовать Вене мирные условия под ее собственными стенами; для его армии этот наполеоновский прием был непосилен. Но едва ли можно сомневаться в том, что король мечтал о подобном исходе, однако он находил возможным добиться того же эффекта, разбив приблизившуюся к нему вражескую армию или же, как это случилось в действительности (по плану Вестфалиа), нанеся противнику жестокий удар в Богемии. Первоначальный успех действий Фридриха в Австрии, по словам Архенгольца, был воспринят как непосредственная угроза Вене.

Стратегия Фридриха в середине XVIII в. считалась образцом, которому в той или иной степени подражали все остальные армии Европы. Австрийская армия отличалась от прусской тем, что частично пополнялась рекрутированием. Пестрота ее национального состава обессиливала ее, и она по существу была не больше, чем плохой копией прусской армии. Ее генералы ничего своего в военное искусство того времени не внесли. Сильно сказывалось влияние прусской военной доктрины и на французской армии. Но в то время, как прусская военная монархия росла, внутренние экономические противоречия обессиливали, изживавший себя французский абсолютизм. Не удивительно, что качественно французская армия, хотя и более многочисленная, значительно уступала прусской. Английская армия, хотя и представлявшая экономически наиболее развитую страну, дальше других продвинувшуюся по пути капиталистического развития и уже пережившую буржуазную революцию, также являлась типичным наемным войском. Скованная консерватизмом военного ремесла, она не имела принципиальных отличий от армий континента того времени.

В числе европейских армий наиболее самобытный и своеобразный характер носила, несомненно, русская армия. На ее отличительных чертах мы остановимся более подробно.

В литературе, не только немецкой и вообще западной, но даже русской, существовала тенденция изобразить русскую армию елизаветинских времен как полуварварское войско с полускифскими методами ведения войны. В этом в известной мере был повинен даже С. М. Соловьев. Последующие буржуазные историки не отказались от такой концепции, а М. Н. Покровский довел эти положения до логического конца. Заслуга военных историков, вроде Д. Ф. Масловского, более внимательно исследовавших вопрос (при всех недостатках и ошибках, допущенных в их исследованиях), заключается в том, что они гораздо более приблизились к определению действительного значения русской армии среди других европейских армий XVIII в. Об этом же (с нашей точки зрения неудачно) сказал и один из наиболее вдумчивых новых немецких буржуазных военных историков, Дельбрюк, когда он отметил, что по существу русская стратегия не отличалась от стратегии Фридриха . При этом, однако, Дельбрюк проглядел основную особенность русской армии - то, что она не была наемной. Русские историки ясно видели это, но никаких выводов отсюда не делали.

Разница между наемным и национальным войском огромна. Поскольку принципиальная качественность различна, различны и возможности армии, хотя бы внешняя организация их и была сходной. Единообразная по национальному составу, рекрутируемая из той здоровой и стойкой крестьянской среды, которая была основой русской государственности, русская армия и в условиях феодально-дворянской империи была национальной в том смысле, как и позднейшие армии буржуазных государств. Все подобные армии верит, что сражаются за свою родину, и в этом причина их стойкости и героизма. Господствующий класс пользуется такой армией в своих классовых целях; когда это совпадает с интересами государства в целом (яркий пример - отечественная война 1812 г.), армия сражается героически. Когда ее заставляют сражаться ради чуждых солдатской массе узкоклассовых интересов, и это осознается армией, ее боеспособность падает. Классовое руководство армии стремится поэтому всегда убеждать ее в общегосударственных целях войны. Это делалось и в первой из западноевропейских национальных армий, армии Наполеона, в то время, когда его политика отражала интересы отнюдь не всей Франции, а только крупной французской буржуазии .

Поскольку в доекатерининское время цели и задачи русской армии соответствовали интересам национального ядра русского государства, это получало отклик в поддержке, которую ей давал народ, в оценке солдатами своей службы как службы родине. Но если кажется возможным называть русскую армию середины XVIII в. национальной, то народной ее, конечно, считать нельзя. На царскую службу не шли добровольно. Это был тяжелый долг, которого старались избегнуть всеми способами; от рекрутчины уклонялись, откупались, выставляли за себя другого, даже бежали.

Вербуемые в наемную армию шли туда самостоятельно, в погоне за выгодами солдатского ремесла (за исключением случаев обмана или прямого насилия над военнопленными), но, став солдатами, они шли в бой под страхом капральской палки и офицерской пули и дезертировали при опасности сражения и возможности побега. Русских рекрутов набирали силой; те же рекруты, стаз солдатами, шли на врага без принуждения, а с внутренним сознанием необходимости. Только незнакомство с психологией народа могло позволить Бернгарди определить настроение русского солдата как «Настроение безусловной, молчаливой покорности», стремление «ничего не делать и не говорить, кроме того, что ему приказано» начальством. Жестокая палочная дисциплина, правда, вела к этому, но ей не удавалось вытравить из солдата его лучших качеств - преданности родине, личного понимания своего долга перед ней, представления органической связи с товарищами.

Едва ли нужно много говорить об инициативности русского солдата. Примеры ее общеизвестны: два крупнейших сражения Семилетней войны - битвы при Гросс-Егерсдорфе и Цорндорфе - прошли главным образом при непосредственной инициативе русских солдат и их ближайшего командования. Солдаты русской армии, полагавшие, что они сражаются и умирают за родину, проявляли непоколебимую стойкость и мужество, о которую разбился натиск лучшей в мире наемной армии. Если Фридриху не раз приходилось характеризовать свою прекрасно обученную пехоту выражениями, не принятыми в печати, то адъютант короля de Catt, резюмируя впечатления после Цорндорфа, вынужден был записать: «Что касается русских гренадеров, то с ними нельзя сравнить ни одного солдата» .

Только в национальной армии была возможна та глубокая внутренняя спайка солдатской массы, которая постоянно проявлялась в стремлении выручить «своих» из опасности, хотя бы ценой величайшего риска и собственной гибели. Здесь сказывалась общность социального происхождения и условий труда крестьянской среды, являвшейся жизненной базой армии, подкрепленная сознанием необходимости борьбы за русскую землю.

В чем другом, если не в качествах национальной армии, можно искать причины того преимущества, которое организационно гораздо менее совершенное русское войско имело перед образцовым боевым аппаратом Фридриха? Не учитывая этого момента, мы не сможем понять, почему русская армия всегда «разбивала наголову прусские войска, и даже битва при Цорндорфе была скорее нерешительным сражением, чем победой Фридриха…» .

Вместе с тем угнетенность солдатской массы жестокой палочной дисциплиной, неудовлетворительность высшего командования, скверное управление армией и ее подсобными службами, прежде всего продовольственной и санитарной, отражали в себе общее состояние дворянской империи с ее бесправным, закрепощенным крестьянством, угнетенностью народной массы, сословными привилегиями и административным произволом. Существовал глубокий разрыв между непосредственным мышлением и волей армии -и заимствованной от Запада стратегической доктриной ее высшего командования, представленного или иностранцами или людьми, лишенными «военных знаний и способностей. В этом лежали корни причин, ослабляющих армию сравнительно с тем, чем она могла стать при устранении подобных тормозов.

Если Фридрих, по словам Беренгорста, «прекрасно понимал, как обращаться с машиной, но не понимал, как ее строить», то Петр I при своей радикальной реформе русского войска проявил великое понимание силы национальной армии; его огромная заслуга не в изобретении новой формы, а в том, что, стремясь насаждать на русской почве достижения Запада, он в вопросах организации войска сумел сохранить и развить его национальный характер. В качестве обратного примера нельзя не вспомнить Петра III, который, готовясь к ненужной и вредной для России войне с Данией за Голштинское наследство и интересы Голштейн Готторпского дома, приступил к созданию наемной армии по образцу прусской, в качестве солдат которой он вовсе не желал видеть своих русских подданных .

Сохранив национальный характер армии, Петр I отрицал принцип найма, который в известной, хотя весьма ограниченной мере существовал в допетровском войске. Петр «нанимал» только недостававших ему офицеров-инструкторов. Но он не останавливался перед усвоением лучших достижений военной мысли Запада, которые творчески перерабатывал, применяя в специфических русских условиях. Так было создано петровское войско, разгромившее непобедимую до того времени армию Карла XII.

В эпоху Семилетней войны это войско хотя и потеряло часть своих боевых качеств, привитых ему Петром, но сохранило как прежнюю основу организации и боевой подготовки, так (что особенно важно) и свой национальный характер . Это явилось важнейшей предпосылкой победы русских над Фридрихом.

ПОЛКОВОДЦЫ. УСЛОВИЯ КОМАНДОВАНИЯ. СТРАТЕГИЯ

Семилетняя война, возникшая из сложного переплета международных отношений, завязалась на почве колониальной борьбы Англии и Франции. Главным организатором ее выступил британский кабинет. Как заявил впоследствии Вильям Питт, Германия оказалась «лишь полем битвы, на котором был брошен жребий о судьбах Северной Америки и Ост-Индии».

Бели подлинным зачинщиком войны явился Лондон, то с точки зре-вия Австрии и ее союзницы России непосредственно наступающей стороной была Пруссия. Правда, Петербург мог бы уклониться от столкновения, но это значило бы ожидать войны в недалеком будущем и притом в самых невыгодных условиях, без союзников, без какой бы то ни было финансовой помощи со стороны. Борьба приобретала для России характер оборонительной войны, что не могло не получить отражения и в настроении армии.

Эту политически оборонительную войну Россия стратегически начала вступлением на вражескую территорию. Тут мы находим как бы иллюстрацию к замечательному выражению Клаузевица: «можно и на неприятельской земле защищать свою собственную страну».

Поскольку противопрусский союз таил в себе глубокие внутренние противоречия, командование союзными войсками не могло быть должным образом объединено. Мало того, оно не имело единства даже в пределах каждой армии. Ни австрийский, ни русский главнокомандующие не являлись непосредственными руководителями своих войск. Кауниц направлял движение их из Вены; Конференция диктовала из Петербурга не только планы кампании, но и способы осуществления «стратажемм».

Дипломатия и стратегия смешивались; командующий армией был не более, чем исполнителем неизбежно запаздывавших предписаний, составленных в столице. Элемент личной инициативы ограничивался до крайности, так как всякое неудачно осуществленное движение влекло за собой ответственность; наоборот, действия по устаревшим и не соответствующим реальной ситуации директивам правительства могли оправдать любой неуспех, если только они не произошли при явно нелепых обстоятельствах.

Уже само положение командующих лишало их действия оперативности, а следовательно, чрезвычайно уменьшало шансы на успех . Впрочем, в тех случаях, когда во главе армии оказывались ничтожные и неспособные генералы, руководство столицы нередко было даже полезно и давало благоприятные результаты. Но когда во главе армии становились генералы, обладавшие способностями и готовые действовать самостоятельно, их положение делалось чрезвычайно тяжелым. Со всей остротой это сказалось на примере фельдмаршала Салтыкова, в аналогичных условиях были и австрийские командующие Даун и Лаудон.

Даун, умный, тонкий и осторожный генерал, стремился наносить удары противнику, не рискуя собственными силами. Действительно, ему не раз (как, например, под Ольмюцем) только искусным маневрированием и выбором позиций удавалось ставить Фридриха в положение, при котором тот лишался возможности активно действовать и должен был потерять все плоды предыдущих успехов. В 1757 г. (после Праги) Даун чрезвычайно ловко вынудил пруссаков к атаке в крайне невыгодных условиях и, разбив их, уничтожил все значение блестящей победы Фридриха под столицей Богемии.

Стремление Дауна вести и выиграть войну не рискуя удачно совпадало с его зависимым от гофкригсрата положением, и он получал самую благоприятную оценку; австрийская императрица прославляла его «как Фабия, который промедлением спасает отечество».

Но, умея искусно маневрировать, тщательно и с громадным терпением выбирать время и обстановку для безошибочного нападения, Даун не умел, не хотел, да и не мог рисковать и поэтому очень часто вследствие нерешительности и медлительности терял уже выигранное. Зависимость от венских распоряжений также играла в этом важную роль и позволяла королю посмеиваться по поводу гирь, привязанных к ногам его противника, и замечать, «что святой дух его медленно вдохновляет».

Несомненно крупный, талантливый полководец Фридрих отличался от своих противников не теорией, а лишь техникой выполнения. «Насколько у противников Фридриха не было недостатка в теоретическом понимании ценности выигранного сражения, показывает и русская стратегия»,- говорит Дельбрюк . «Разница была не в качестве, а в степени», - замечает по тому же поводу Меринг .

Фридрих усовершенствовал свой боевой аппарат, ввел знаменитую «косую атаку» (не являвшуюся, впрочем, его оригинальным изобретением); он обладал неистощимой энергией, блестящей способностью быстро ориентироваться в обстановке и верно ее оценивать; он умело организовывал, подбирал людей и управлял ими и все же он не может быть поставлен на один уровень с величайшими полководцами мира. По верному замечанию Энгельса, те являлись изобретателями новых материальных сил или впервые находили правильный способ применения ранее изобретенных, Фридрих же лишь завершал, правда блестяще, тот период истории военного искусства, который характеризуется наемной армией и свойственной ей стратегией. Наполеон, справедливо отдавая дань военному таланту Фридриха и считая, что многочисленные допущенные им стратегические и тактические ошибки не могут затемнить его славу, вместе с тем настойчиво отмечал, что на протяжении всей Семилетней войны король «не сделал ничего такого, чего уже не делали бы полководцы древние и новые, во все века».

Вопрос о принципах стратегии эпохи в целом и Фридриха в частности и отличия их от основ стратегии последующего времени вызвал в немецкой литературе широкую полемику. Еще Клаузевиц четко охарактеризовал отличия стратегии XVIII в. с ее ориентацией на истощение противника от новой наполеоновской доктрины мощных ударов и уничтожения врага. Много позднее Бернгарди в интересной книге «Фридрих Великий как полководец» постарался доказать, что гениальность Фридриха позволила ему вырваться из рамок стратегических принципов своего времени и предвосхитить способы ведения войны, получившие распространение лишь в конце XVIII и начале XIX вв. Серия трудов Дельбрюка подвела итоги всем ранее высказанным мнениям буржуазных историков и провела резкую демаркационную линию между обоими методами, доказав, что стратегия истощения была для Фридриха единственно возможной. Эту точку зрения в дальнейшем принял, подкрепил и довел до конца в своих работах Меринг. Базу для решения, впрочем, дал еще Энгельс, установивший, что «не свободное творчество ума» гениальных полководцев совершало перевороты в этой области, а изобретение лучшего оружия и изменение в составе армии» .

Главное командование русской армии за время войны 1756 - 1762 гг. было представлено последовательно четырьмя генералами, из которых трое были вообще неспособны к руководству крупными военными силами. Фельдмаршал С. Ф. Апраксин, человек, не имевший военного опыта, если только не считать его участия в Турецкой войне, где он ничем себя не проявил, не обладал и достаточными теоретическими знаниями. Искусный царедворец, видевший в своей должности возможность активного воздействия на придворные дела и поддержки лично ему интересной кандидатуры на престол после смерти Елизаветы, он осуществлял руководство армией при посредстве своего начальника штаба Ганса фон-Веймарна, при ближайшем участии В. В. Фермора. Оба эти генерала были посредственными теоретиками западной стратегии. Они не умели приспособить ее к особенностям национальной русской армии, сущность которой оставалась им непонятной, и действовали по тем же «правилам», что и командование прусских вооруженных сил.

Действия генералов, хорошо видевших недостаточную подготовленность армии и не умевших оценить ее скрытые достоинства, были робкими и нерешительными, тем более что Апраксин в силу своих политических тенденций первоначально сознательно затягивал подготовку к походу и развитие операций.

Из-за нерешительности командования, медлительности и плохой организации разведки русские оказались под Гросс-Егерсдорфом (30 августа 1757 г.) в положении, позволявшем менее численному противнику если не уничтожить их, то по крайней мере нанести им тяжелое поражение. При таких же условиях это случилось бы с любой наемной армией. Тем не менее русские, захваченные врасплох, не имея возможности ввести в действие все свои силы, при полной спутанности командования, сумели не только устоять, но даже отбросить и разбить пруссаков. Это произошло исключительно по инициативе начальников отдельных частей и самих солдат, показавших необыкновенную стойкость и самостоятельно, без всякого побуждения, вступавших в бой с противником. Судьбу сражения решил бурный натиск солдат, «продравшихся» через обозы и скопившихся в лесу. Этой решившей сражение контратакой руководил Румянцев.

И Апраксин и его генералы хорошо видели и даже, по словам Веймарна, признавали, что именно сама армия, а не ее командование, выиграла сражение. Никаких выводов из этого, однако, они сделать не сумели. Вместо того чтобы занять Велау, атаковать разбитого противника и двинуться на. Кенигсберг, добывая себе продовольствие реквизициями, генералы повели армию обходным путем, а потом, видя полное расстройство снабжения, начали отступление к Тильзиту.

Насколько «все это противоречило духу и воле армий, достаточно ярко отметил в своих записках участник похода Андрей Болотов. Офицеры и солдаты в действиях командования видели измену.

Отступление разрушило армию, лишенную продовольствия и изнуренную болезнями. Под давлением этих обстоятельств генералы решили продолжитъ отступление, и поход кончился крахом. Никто не пытался подвести итог потерям: они неизмеримо превосходили ущерб, понесенный армией в боевых столкновениях с противником. Погибла и была уничтожена масса военного имущества. Болезнь унесла тысячи жизней. Достаточно напомнить, что армия Апраксина в октябре 1757 г. при 46 810 здоровых насчитывала 58 157 больных.

Это была катастрофа. Фридрих мог больше не беспокоиться за свою восточную границу. В невозможности перехода в наступление была убеждена и русская главная квартира.

Конференция, в основном стоявшая на принципах западной стратегии, держалась в этом вопросе иной точки зрения. При несомненной неправильности многих ее распоряжений, при неверности самого принципа руководства армией из Петербурга она проявляла все же больше понимания духа и качеств армии, чем воспитанные на западной доктрине генералы. Поэтому ее предписания, пугавшие штабных теоретиков, когда они носили принципиальный характер, почти всегда выходили за рамки положений западной военной доктрины.

В начале похода Конференция рекомендовала главной квартире не ограничиваться магазинным снабжением, а прибегать и к реквизиционному способу, который фактически приобретал все большее значение начиная с конца кампании 1760 г. Замечательна настойчиво и многократно высказывавшаяся Конференцией мысль о необходимости быстрого нападения всеми силами на армию Левальдта и полного истребления ее.

Считая, что отступление хотя бы и ослабленной армии противника не может быть компенсировано даже захватом целой провинции, Бестужев в качестве руководящего члена Конференции высказал мысль, далеко выходившую из рамок стратегии истощения и маневрирования; он выдвигал принципы, которым суждено было вырасти и развиться в стратегии Суворова, с одной стороны, и стать достоянием Европы через’ посредство революционных и наполеоновских войн - с другой. Такая прозорливость отнюдь не выражала «гениальности» Конференции, а была только логическим следствием правильного понимания особенностей русского национального войска и возможности для него такого рода действий, которые с точки зрения наемных армий рассматривались как неосуществимые.

Категорические предписания Конференции о переходе в наступление армии, отведенной в тыл и, по мнению ее нового главнокомандующего генерала В. В. Фермора, вовсе небоеспособной, оказались правильными. Для доказательства наших положений не столь существенно даже то, что русские действительно и прочно заняли тогда Восточную Пруссию, а затем двинулись и за ее пределы. Более важно, что армия, которую лишь несколько месяцев назад Апраксин гнал в отступление, приведшее ее в состояние развала, проявила теперь поразительную выносливость и крепость.

Из такого сюрприза Фридрих мог бы уже сделать некоторые выводы.

Этого, однако, не случилось.

Неясность планов, сбивчивость намерений и предписаний Конференции, часто отменявшей свои решения под влиянием Вены, бесплодность и бессодержательность стратегии Фермера задержали дальнейшее наступление русских. Под Кюстрином Фермер в первый и, пожалуй, в последний раз показал значительные способности военного инженера и руководителя осады. Хотя и безуспешная, осада этой крепости имела большое моральное и стратегическое значение. Она не только позволила русским солдатам вновь показать свои высокие боевые качества, но и заставила Фридриха прекратить операции против австрийской армии и поспешить к Кюстрину. В данном случае Фридрих ставил перед собой совсем необычайную задачу: разгромить и окончательно уничтожить русскую армию.

Согласно русско-австрийскому плану, в случае наступления Фридриха, фельдмаршал Даун должен был двинуться вслед за королем, с тем чтобы или заставить того отказаться от нападения на русских или зажать его между двумя армиями. Но маневры принца Генриха удержали осторожного австрийского фельдмаршала. Может быть, тут был также тайный расчет: предоставить пруссакам разбить русских и уже потом атаковать ослабленную прусскую армию.

Совершив блестящий по быстроте переход из Ландесгута к Франкфурту, король заставил русских отступить от Кюстрина. Фермор, никогда не умевший держать свои силы вместе, только что ослабил себя отсылкой дивизии Румянцева, которого собирались отправить на Кольберг, но в последний момент задержали у Шведта. Экспедиционный корпус Броуна, плохо обученный, перегруженный артиллерией, расстроенный и утомленный долгими маршами, только приближался к главной армии.

Русские, отойдя к северо-востоку от Кюстрина, укрепились на разделенных оврагами возвышенностях между Цорндорфом и Каргшеном. Их фронт и правый фланг были защищены течением и болотами реки Митцель, защита левого фланга опиралась на овраг Цебертрунд.

Учитывая это, Фридрих с обычной решительностью и верный своему методу предпринял быстрый обход русских позиций. Перейдя Одер у Гюстинбиза, он прервал сообщения Фермора с Румянцевым. Далее, заняв Нейдамскую «мельницу на Митцеле, он перевел здесь на другой берег свою пехоту, а конницу - несколько восточнее Керстенбрюкке: занять оба эти пункта Фермор не догадался. Затем король повел наступление на Вилькерсдорф - Бацлов. Этим маневром он зашел русским в тыл и отрезал их от укрепленного обоза, остававшегося под защитой 4 тыс. гренадеров при 20 орудиях между Гросс и Клейн Камином на единственной дороге к отступлению.

25 августа 1758 г. Фридрих, лелея план полного уничтожения русских, решительно атаковал врага. Король не выиграл эту битву только потому, что встретился с войском необычайной стойкости, хотя бестолковые распоряжения русского главного командования, а в наиболее ответответный момент фактическое отсутствие руководства не могли не обессиливать русских. При всем том организационные средства короля оказались недостаточными. Сам Фридрих допустил ряд ошибок. Первая атака, как правильно отметил Наполеон, была плохо задумана и неудачно выполнена. Фридрих получил перевес лишь благодаря блестящим действиям кавалерии, до его пехота в самые решительные моменты отказывалась наступать, и не только из-за того, что увлекалась грабежом, как об этом писал впоследствии сам король, но и потому, что, неся жестокие потери, не хотела умирать; страх смерти и стремление к «наживе оказались сильнее страха перед капральской палкой и офицерской пулей.

Попытка Фридриха, опиравшегося на наемную армию, подняться над принципами стратегии измора, оказалась неудачной. Быстрота маневрирования, прекрасное управление войсками - все это оказалось недостаточным, чтобы разбить противника, располагавшего слабой кавалерией, плохо маневрировавшего, лишенного общего командования, но сильного своим национальным единством, верой в святость долга перед родиной и потому непоколебимого.

Если Фридрих в Цорндорфском сражении как бы пытался выйти из традиционных рамок стратегии измора (вообще говоря, существующей в чистом виде лишь как отвлеченная военно-академическая доктрина), то русское командование оказалось негодным даже в пределах этой стратегии. Просто нелепой была первоначальная разбросанность русских сил на Померанском театре, а затем на Одере между Шведтом и Кюстрином, с располагавшимися лишь на флангах резервами. Непосредственно в сражении отчетливо выступило неумение армии маневрировать, отсутствие связи в действиях родов, оружия, отсутствие резерва, неудачное управление обозами. Все это было увенчано дезертирством Фермера в наиболее ответственный момент боя. Дальнейшая деятельность этого генерала на протяжении остатка кампании сводилась к бесполезному неуклюжему маневрированию, а операции его соратника генерала Палыменбаха под Кольбергом носили в себе столько же черт неумелости, как и измены. Зимой 1758 - 1759 г. временно замещавший Фермора (вызванного в то время в Петербург) старый генерал-поручик Фролов-Багреев в чрезвычайно опасный момент ожидания общего наступления прусских сил вел себя совершенно иначе. В частности, опираясь на инициативу солдат и мелких подразделений, он организовал прекрасную службу передовой охраны и далекой разведки. В развитии последующего хода войны это сыграло громадную роль.

Весной, в самом начале похода 1759 г., Фермор был смещен. Главнокомандующим назначили генерал-аншефа графа П. С. Салтыкова. Этот «старичок маленькой седенькой», удивлявший офицеров, «Привыкших к пышностям и великолепию командиров», своей доходившей до чудачества простотой и скромностью, пришелся по сердцу солдатам, которые прозвали его «курочкой» за простой белый, без орденов и украшений ландмилицкий мундир. При дворе к нему относились критически и предписали во всех, важных случаях консультироваться с Фермером.

Но Салтыков держался принципов совершенно отличных от механического доктринерства Фермора и поэтому принимал решения без совещаний с бывшим главнокомандующим. Военные советы он созывал только в случаях действительной необходимости.

Салтыков любил и берег солдат, пользовался их любовью и высоко ценил свою армию. «Ежели в чем есть моя погрешка, - писал он позднее Шувалову, - то ей не в ином чем, как в самой моей ревности к службе… и соблюдении ея интересу, особливо людей. У нас люди не наемные…» , Вера в солдата со стороны полководца и доверие солдатской массы к своему командующему чрезвычайно расширяли возможности армии. Салтыков, начав наступление и ставя ближайшей задачей соединение с австрийцами, решительно направился к намеченной цели. Поскольку противник маневрировал на его пути, он удачно и быстро обошел его, поставив перед необходимостью или допустить соединение русских с австрийцами или принять сражение.

Прусский командующий генерал Ведель, пользовавшийся особенным доверием короля и недавно сменивший гр. Дона, которого Фридрих находил слишком пассивным, предпочел последнее - атаковал русских при Пальциге (23 июля 1759 г.) и потерпел жестокое поражение. Путь к соединению с австрийцами был открыт, но их медлительность, а также изменившаяся обстановка позволили Салтыкову сделать попытку решительного сокрушения противника. Русские двинулись во внутренние области прусского королевства и быстро заняли Франкфурт. Салтыков предполагал начать наступление на Берлин. Для этого необходима была поддержка крупных австрийских сил, но фельдмаршал Даун ограничился присылкой только корпуса Лаудона. В подобных условиях приходилось довольствоваться кратковременной диверсией на Берлин, во главе которой Салтыков хотел поставить Румянцева.

Между тем австрийская главная квартира настойчиво требовала возврата к первоначальному плану и развитию операций в районе Квейеы и Бобера, а Фридрих, опасаясь движения русских к своей столице, уже приближался к Франкфурту. Салтыков, закрепившись на Кунерсдорфских высотах, тщетно посылал курьеров к австрийцам с просьбой о помощи: Даун, так же как раньше при Цорндорфе, предоставил русским самостоятельно разбираться с королем.

12 августа 1759 г. Фридрих очень удачно обошел русские позиции, заставил противника повернуть фронт, разбил атакованный фланг и занял возвышенность, на которой тот располагался. Этим можно было удовлетвориться: русские понесли тяжелые потери людьми и орудиями, они не могли больше думать о наступлении на Берлин, надо было ожидать, что они отойдут при первой возможности. Все прусские генералы, за исключением только Веделя, считали, что следует ограничиться достигнутым успехом. Но король, уже безуспешно пытавшийся сокрушить русских под Цорндорфом, вторично захотел добиться этого.

Результаты боя оказались достойными генерального сражения: королевское войско было разбито наголову. Ничтожные остатки его спаслись в беспорядочном бегстве только потому, что русские их не преследовали. Под Цорндорфом русская армия устояла благодаря непоколебимой стойкости ее солдат. При Кунередорфе победа русских была достигнута в значительной степени благодаря особенностям тактики. Король, использовав все возможности линейного боевого порядка, столкнулся на Шпицберге с необходимостью ведения рукопашной битвы при узком, глубоком построении русских. Не будучи в состоянии преодолеть сопротивление, которое он встретил в центре, Фридрих не решился разорвать цельность своего линейного строя и предпринять обход русского фланга на Юденберге. Вместо этого он с невероятным упорством продолжал бить по препятствию, разрушить которое был не в состоянии. Как правильно отметил Клаузевиц, король попал здесь в ловушку собственной системы косой атаки.

Если Фридрих блестяще маневрировал вне поля сражения, а в момент боя оказался скованным линейным порядком, то русские очень успешно пользовались необычными формами построения, а Салтыков с исключительной смелостью перебрасывал части со своего правого фланга на Юденберге к точке удара - на Шпицберг. Это было вовсе непохоже на неподвижный классический линейный строй, при котором Фридрих привык разбивать фланг противника косой атакой, в то время как центр и другой фланг атакуемого оставались беспомощными свидетелями разгрома и ждали своей очереди.

Несмотря на то, что потери, понесенные при Кунерсдорфе, лишили русскую армию возможности продолжать активные наступательные oпeрации, Салтыков (произведенный за кунерсдорфскую победу в фельдмаршалы) поставил целью решительное наступление на Берлин. Это было осуществимо только в сотрудничестве с австрийской армией: самостоятельный поход русских, ослабленных огромными потерями в двух кровопролитных сражениях, при неизбежном расстройстве материальной части и остром недостатке тяговой силы, был чреват риском полного уничтожения армии.

Фридрих правильно оценил грозившую ему опасность. Он не допускал возможности непосредственного наступления русских, но быстрое движение русско-австрийских сил на Берлин и последний сокрушительный удар, способный завершить войну, казались ему неизбежными . Он мог реагировать на это только самоубийством. Совершенно определенные высказывания, намерения и приказания Фридриха в связи с этим, конечно, более убедительны, чем мнение Дельбрюка, что наступление на Берлин австро-русских сил было невозможно, так как не укладывалось в рамки стратегии или хотя бы стратегических возможностей того времени. Если даже принять объяснение Дельбрюка, что мысли Фридриха после Кунерсдорфа являются результатом впечатлительности «оглушенного несчастьем человека», то чем объяснить идею сокрушительного наступления на Берлин, которую так настойчиво высказывал Салтыков? Почему, наконец, Фридрих, когда наступление не состоялось (а «оглушенность» его к этому времени, конечно, прошла), видел в этом «чудо» , а о своих противниках, упустивших возможность «закончить войну одним ударом», говорил, что «они ведут себя как пьяные» .

Решающее значение объединенного наступления на Берлин признавал и Наполеон. Причины неосуществления его он видел в «величайшей неприязни» между русскими и австрийцами. В самом деле, наступление не состоялось вследствие настойчивого нежелания австрийской главной квартиры, и не потому только, что Даун был схоластическим представителем классической стратегии истощения, а потому, что австрийцы преследовали собственные цели. Тем не менее Даун в конце концов согласился с планом Салтыкова и даже двинулся на соединение с ним через Шпрембург. Прямой и ясный смысл этой попытки Дельбрюк почему-то ее заметил и сделал отсюда хотя и правильный, но односторонний вывод о значении маневрирования в войне XVIII в. Когда «…зашло так далеко, - говорит он, - что австрийцы и русские решили пойти на остатки армии Фридриха и на Берлин, то принц Генрих не атаковал их с юга в тыл, но, наоборот, еще более удалился от неприятеля, направившись дальше на юг, чтобы броситься на его коммуникационную линию и захватить его магазины. Даун тотчас повернул вспять, отказавшись от задуманного похода, и снова русские и австрийцы разошлись, отойдя на далекое расстояние друг от друга» .

Вынужденный отказ от операции на Берлин, глубокий разрыв между интересами и планами австрийского и русского командования, обострение отношений между Веной и Петербургом, меняющиеся распоряжения Конференции, отказ Дауна от исполнения его обещаний, наконец, истощение русской армия, далеко отошедшей от своих баз, - все это не позволяло Салтыкову рассчитывать на успех серьезных операций. Поэтому он ограничил свою цель сохранением армии, маневрировал в соответствии с требованиями, поступавшими из Вены через Петербург, и, наконец, отвел свои войска на зимние квартиры.

К кампании 1760 г. Салтыков предложил простой и ясный оперативный план, который по дипломатическим соображениям был отвергнут Конференцией. Под давлением Вены согласились навязать русской армии маневрирование в Силезии. Эта «самая бесплодная из кампаний», как ее охарактеризовал Бретейль в своем донесении Людовику XV, прошла в маршах и контрмаршах и по своим результатам осталась бы бесследной, если бы завершением ее не явилась экспедиция русских на Берлин, осуществленная по плану и по указаниям Конференции.

Лишенный инициативы, опутанный и задерганный противоречивыми требованиями Петербурга и австрийской главной квартиры, отчетливо видевший бессмысленность операций, которыми ему приходилось руководить, Салтыков послал в Петербург настойчивые просьбы об отставке; к тому же он тяжело заболел. Должность главнокомандующего временно исполнял Фермор.

Салтыкова освободили и на его место назначили фельдмаршала А. Б. Бутурлина - старого придворного генерала, в молодости «сердечного друга» цесаревны, сохранившего от петровских Времен только привычку крепко выпивать в демократической компании. Этот бывший денщик Петра I когда-то обучался воинским наукам, но потом все перезабыл и не имел ни военных знаний, ни способностей. Конференция направляла его своими «наставительными указами», а он пытался решать даваемые ему «стратажеммы» при помощи военных советов и провел вторую Силезскую кампанию (1761 г.), не менее бесплодную, чем первая. Конец ее ознаменовался, однако, действиями Румянцева под Кольбергом, взявшего эту прекрасно защищенную и усиленную военным лагерем крепость. Так была решена важнейшая задача, намеченная отвергнутым планом Салтыкова для кампании 1760 г. Реализовать успех под Кольбергом не удалось, ибо смерть Елизаветы Петровны, восшествие на престол Петра III и радикальная перемена внешней политики петербургского кабинета положили конец войне.

ОТ СТРАТЕГИИ ФРИДРИХА К СТРАТЕГИИ СУВОРОВА

СЕМИЛЕТНЮЮ войну считают обычно последней «кабинетной» войной и расценивают как типичный и завершенный образец стратегии истощения, маневрирования и линейной тактики. Действительно, на континенте война продемонстрировала наиболее яркие

образцы стратегии и тактики XVIII в., доведенной до предельных возможностей в армии Фридриха. Наряду с этим, однако, в ней можно найти и черты, характеризующие, хотя бы в зачатке, иные стратегические принципы и тактику - тe переходные формы, о которых говорил еще Клаузевиц.

Если Дельбрюк, а вслед за ним и Меринг механически пытаются разграничить «стратегию измора» XVIII в. от «стратегии сокрушения», характеризующей конец этого столетия и начало XIX в., то мы, исходя из анализа фактов, должны согласиться с Клаузевицем и установить также ряд переходных форм - взаимопроникновение обоих принципов с приоритетом того из них, который имел более широкую реальную экономическую и политическую базу.

Новые стратегия и тактика, развившиеся в условиях революционных войн в Америке и Франции, неопровержимо доказали свое преимущество над старыми принципами военной организации и военного искусства. Тем не менее и в конце XVIII и в начале XIX в., уже после того, как уроки наполеоновских войск, казалось, должны были быть хорошо усвоены генералами, обучавшимися им на практике поражений, старые организационные и стратегические принципы продолжали жить, ибо все еще находили опору в конкретных условиях экономики и политики.

На протяжении Семилетней «войны Фридрих в основном держался принципов, характерных для стратегии XVIII в. Это не была, однако, чистая стратегия истощения. Неоднократно король пытался применить другие, более решительные методы. Но, поскольку его материальная база этому не соответствовала, подобные попытки кончались неудачей.

Отдельные части австрийской армии показали способность к самоотверженной борьбе. Ее руководители (Даун, Лаудон) не были лишены таланта, но их методы нисколько не отличались от того, что было 50 лет раньше и стало 50 лет спустя.

Национальная по составу русская армия, обессиленная неспособностью главного командования, не развернула в Семилетнюю войну всех своих возможностей. Доктринерствующие и неумелые генералы навязывали ей чуждую и бесплодную в реальных условиях «стратегию измора», 2-ю она не раз самостоятельно, независимо от генералов, находила выход из трудного положения, в которое ее ставило бездарное командование.

Вместе с тем более способные командующие (Салтыков), а отчасти даже и Конференция, лучше чувствовавшие особенности и свойства русской армии, направляли ее по принципам, отличавшимся от основ классической стратегии XVIII в. И в этих случаях они неизменно получали успех, так как становились на правильный путь использования действительных возможностей русской армии.

Во главе русскихвойск не было талантливого и свободно действовавшего руководителя, но в среде ее вырастал гениальный полководец, которому в дальнейшем суждено было своими мировыми победами доказать, чем может и должна быть русская армия. Уже вне границ войны, но вскоре после нее, обученная и вдохновленная Суворовым, русская армия стала действовать по своеобразным стратегическим и тактическим принципам, не уступавшим тем, которые позднее на некоторое время обеспечили господство Наполеона над Европой.

Когда говорят о военной доктрине XVIII в., определяя ее в целом как стратегию истощения, забывают Суворова, искусство которого покоилось в принципах, кардинально отличных от стратегии наемных армий. Суворов рассматривал свою армию не как безличный аппарат, а как непосредственное, живое, активное сотрудничество организованных и движимых общим желанием индивидуумов. Подводя итоги предшествовавшего опыта, он считал задачей армии не оттеснение противника маневрированием и истощение его, а решительное наступление сосредоточенными силами на главных направлениях, сокрушительный удар по живой силе противника, разгром ее в сражении и окончательное уничтожение при преследовании.

Для достижения этих целей Суворов путем тщательного обучения сделал русскую армию одной из самых подвижных и маневренных армий в мировой военной истории. Суворов не увлекался рассыпным строем, который в условиях тогдашней технической оснащенности не мог иметь решающего значения, но в некоторых случаях пользовался им, чаще комбинируя его с другими видами построений. Он действовал глубокими колоннами, «кареями» разнообразной величины и взаимного соотношения, подвижными и активными единицами, опиравшимися на резервы; иногда не отказывался и от линейного строя. Живая, решительная, мудрая стратегия Суворова была создана его гением, но на пустом месте она не могла возникнуть. Ее предпосылкой была органическая природа той армии, из которой вышел и которую возглавил Суворов.

Корни этой стратегии можно проследить и на примере Семилетней войны, однако развить ее ни Апраксин, ни Фермор, ни Бутурлин не могли, и только Салтыков несколько приблизился к ней в первый год своего командования, получив славу победителя при Пальциге и Кунерсдорфе.

1. Ф. Энгельс. Избранные военные произведения, т. 1, стр. 208.
2. «Военно-исторический журнал» и
3. Oeuvres de Frederic le Grand, Antimachiavele: Benoist, Charles, Le machiavelisme der Antimachiavele, p. 1913.
4. По словам русского военного аташе при австрийской главной квартире Шпрингера, в ноябре 1757 г. после победы, одержанной австрийцами, на их сторону ежедневно переходило до 1500 солдат Фридриха (ЦВИА, ф. ВУА, д. № 1657, л. 119). По наблюдениям одного французского офицера из армии Дона во время ее пребывания в Польше, в 1759 г. дезертировало 3 тыс. человек (Rambaud, Russes et Prussiens, p. 119). Румянцев сообщает, что во время осады Кольберга в 1761 г. задержанным дезертирам пруссаки отрезали носы и уши (ЦВИА, ф. ВУА, д. № 1690, л. 44).
5. Там же. № 11391, 11360, 11361.
6. Там же. Ве XVIII, s. 269.
7. Дельбрюк. История военного искусства, в рамках политической истории, Г. IV, стр. 322.

Рождение прусской армии, создававшие ее монархи, организация пехотных частей, дисциплина, которая всегда была ее сильной стороной... Эти темы рассмотрены в другой книге, посвященной европейским армиям XVIII в. Здесь мы расскажем о знаменитых всадниках Пруссии XVIII в.: гусарах, драгунах, кирасирах, уланах. После того как мы коснемся прусской артиллерии, рассказ пойдет о войсках других государств, входивших в Священную Римскую империю германской нации. Они будут рассмотрены либо в отдельных статьях (Саксония и Бавария), либо просто будут упомянуты в подписях под иллюстрациями.

Первые гусары появились в Пруссии в 1721 г. В 1735 г. их обычно называли «прусскими гусарами», чтобы отличить от другого формирования, созданного в 1730 г. и называвшегося «берлинскими гусарами» или «гусарами Короля».

В царствование Фридриха II эта два корпуса, развернутые в полки, получили новые названия: первый стал полком Брони ковского, второй - Цитена.

Чтобы не называть представленные на наших иллюстрациях полки именами их постоянно сменявшихся шефов (это вынудило бы нас создавать бесконечно сложные и запутанные подрисуноч-ные подписи), мы использовали нумерацию, введенную в 1806 г. и исходящую из времени их создания.

Термин шеф, более или менее соответствовавший французскому" полковнику-владельцу, обозначал человека, чаще всего генерала, числившегося шефом полка. Во главе же полка обычно стоял его командир - чаще всего подполковник или майор.

На этой и двух следующих иллюстрациях в каждой группе схем изображены слева направо доломаны рядового, унтер-офицера, трубача и офицера.

1-й полк: а) доломан, 1721-1732 гг.; b) доломан, 1732-1742 гг. с) солдатский вальтрап; d) офицерский вальтрап: е) офицерская повседневная и парадная ташки; рядом: офицерский ментик; h) шнур и бахрома доломана трубача; i) офицерская шапка; j) гусарский шнур (18 рядов шнуров для всех); к) гусар 1 го полка, 1762 г.; султан был установлен для всех полков в 1762 г. Короткие шаровары, закрывавшие ногу до середины бедра, исчезли в начале Ссмилетней войны (1756-1763 гг.). До 1740 г. эти своеобраз! 1ые элементы одежды были темно-синего цвета для обоих гусарских полков - Берлинскою и Восточно-Прусского, сформированного отцом Фридриха Великого королем Фридрихом-Вильгельмом I; l) гусар 1-го полка, 1798 г. Кивер был принят только в 1806 г

2-й полк: а) доломан и ментик трубача; b) шнур (18 рядов) и галун; с) колпак-мирлитон трубача; d) офицерская ташка; е) мирлитон унтер-офицера; f) рукава доломана и ментика унтер-офицера: g) парадная офицерская ташка; h) офицерский вальтрап; i, j, k) гусар (ментик был оторочен белым мехом), унтер-офицер и знаменосец. Следует отметить галун (белый для со;ща г, серебряный для унтер-офицеров и золотой для офицеров), который окаймлял шнуры на доломане и ментике В центре рисунка изображен знаменитый Ганс Иоахим фо11 Ците! I, прозванный «отцом прусских гусар». Его лицо написано по портрету Тербуаша (1769 г). Показанная здесь униформа имеет цвета, которые гусары носили в 1732 и 1807 гг. В 1730-1731 гг. доломан был белым с темно-синим воротником и обшлагами, затем светло-синим с красным воротником и обшлагами.

3-й полк: фигура слева изображает трубача; а) солдатский вальтрап; b) офицерский валы pan; с) вариант офицерского вальтрапа; d) солдатская ташка, е) офицерские повседневная и парадная ташки; f) шнуры доломана (18 рядов).